"Теперь искусство пыталось найти в образе человека что-то «вечное», какую-то нетленную сущность, лежащую за пределами приземленной телесности. Искусство пресытилось эллинистическим натурализмом и возжаждало духа. Умение с иллюзорной достоверностью изобразить тело было не утрачено, а отвергнуто. Задачи искусства изменились.
Цель художника теперь была не в том, чтобы камень уподобился телу, а в том, чтобы через тело показать жизнь бессмертного духа, заключенного в бренную оболочку. Вот что должны были передать глубоко посаженные, обморочно закатившиеся глаза, резко очерченные морщины, трагический изгиб губ".
Идея о том, что более грубое, или, если угодно, менее "живоподобное" изображение несёт в себе большую духовность не нова, но на самом деле, такое объяснение - плохое объяснение.
Люций Вер, соправитель Марка Аврелия в 161-169 гг.
Констанций Хлор (293-306 гг.)
Вот неужели первое - "приземлённая телесность", а второе - "жизнь бессмертного духа"? Возможно, части читателей так и покажется, но не потому ли, что нас в течение 100 с лишним лет приучали, что "духовность" (в изобразительном искусстве) - это "минимум жизнеподобия"? Но если степень жизнеподобия измерить относительно просто, то как измерять духовность, я не знаю.
Забавно, что подобные объяснения приходилось слышать не только применительно к римским скульптурам, но и, например, к русскому провинциальному портрету второй пол. 18 века. Вот, жил мастер, писал портреты, если уж не как Рокотов с Левицким, то до Христинека совсем чуть-чуть недотягивал. А под конец жизни ушел в "парсунность" - стало быть, пресытился "приземлённой телесностью" и стал "нетленные сущности" изображать. Пытался, по крайней мере.
